Несколько лет назад я посмотрела "Иванова" даже не на премьере, а на прогоне, сыром и неудачном. Что меня понесло на прогон — не знаю, но с тех пор я все время надеялась пересмотреть его. Наконец это произошло. "Иванов" оказался спектаклем цельным и умным, живым, красивым, волнующим. Перед шестьюдесятью зрителями, не рассчитывая ни на что, кроме их отклика (ни на награды, ни на премии, ни на рецензии), актеры играют с удовольствием, вдохновенно.

Тонкий, нервный, размагниченный Иванов — В. Коваленко. Этот Иванов как будто балансирует на краю трясины, иногда соскальзывая и почти смиряясь с тем, что тонет, иногда выбираясь на твердую почву, делая попытку жить заново. Вот, собранный, подтянутый, входит он в свой кабинет, готовый, наверное, сесть за стол, разобрать бумаги, что-то написать, — но застает пьяную компанию, тут же доктор в очередной раз требует объяснений, потом неожиданно врывается Сашенька с любовными ласками и слезами, потом появляется умирающая Сарра… И вот уже вновь он развинтился, хватается за голову, физически страдает от разговоров.
Страшны сцены Иванова с Саррой А. Вартаньян — полные ее мучительной нежности, нестерпимого желания и его — нет, не равнодушия, не безразличия… Он замирает, словно бы весь как-то подбирается внутренне, пытаясь даже не дышать, чтобы она не ощутила всю глубину отсутствия чувства. Но она все же ощущает, хотя и не хочет верить в этот ужас.
Интересно, что Сарра в этом спектакле всегда называет мужа Коля. Не Николай, не Nicola, как в пьесе. Домашнее, уменьшительно-ласкательное имя. Наверное, так она хочет быть ближе, подчеркивает эту уже миновавшую близость. Замечательно решена их последняя сцена, когда они обнимаются, Иванов подхватывает хрупкую женщину на руки, прижимает к себе, а слова: "Замолчи, жидовка, ты скоро умрешь", — шепчет ей на ухо, тихо-тихо, почти ласково, как шутку, но потом пугается сказанного, падает, рыдает… А Сарра его — его! — утешает, гладит, успокаивает. И, все повторяя: "Когда? Когда?", медленно уходит, растягивая по площадке длинный белый шарф-саван, который станет подвенечным покрывалом Шуры.
Очень изменилась по сравнению с премьерой Шурочка — Г. Жданова. Актриса за эти годы успела дебютировать в режиссуре (и получить за дебют "Софит"), приобретенный художественный опыт явно пошел ей на пользу. Саша казалась на выпуске вульгарной, нагловатой девицей. Сейчас ее история полна драматизма. На дне рожденья — эпатаж, попытка взорвать пошлость обстановки, вывести из себя окружающих. Сразу видно, как она влюблена в Иванова. Потом приехавшая в его дом Саша плохо причесана, измучена бессонницей, искренна, несчастна, слезы на глазах… Но пока еще полна веры в себя и в любовь (актриса деликатно намекает на то, что Сашина жажда "спасать" — забавна). В последнем действии она — усталая, растерянная и раздраженная женщина, лицо ее потухшее, некрасивое…
Жданова существует очень подробно, рисунок роли — мягкий, без грубых акцентов, курсивов. Отличная работа.

Да вообще весь ансамбль достоин подробного разбора. Каждый из персонажей по-своему одинок, посвоему одержим — практически у всех есть мания. Честный до идиотизма доктор Львов — А. Лушин (он играет человека в крайней степени гневного возбуждения, перенапрягшегося и сломавшегося в итоге). Шумный, куражливый авантюрист и пьяница Боркин — П. Юлку (актер необыкновенной органики и юмора). Несчастный, желчный и совершенно потерянный Шабельский — Г. Алимпиев. Помешавшаяся на идее накопления Зюзюшка — Е. Липец (героиня здесь совсем не отвратительна, она замучена алкоголизмом мужа — А. Алексеев и "безудержностью" эмансипированной дочери). Чудесная певица А. Худова играет свою Бабакину глупой блондинкой, Барби средних лет, у которой при этом тоже есть маленькое, жалкое, но всетаки сердце. Близнецы П. и Г. Татаренко меняют маски, бодро и ритмично ведут спектакль.
В «Иванове» заняты актеры разных театров, и нельзя сказать, что их стили игры причесаны под одну гребенку. Но внутреннюю тему «Иванова» они все ведут, каждый оказывается важен для общего звучания болезненной и горькой музыки.

Автор: Евгения Тропп

Это нервность вполне в духе нашего времени. Кроме того, Чехов не написал больше ни одной пьесы, где бы положительный герой мог произнести такие слова: "не женитесь вы ни на еврейках, ни на психопатках, ни на синих чулках...". А дядя главного героя, "милое старое дитя", добродушно пародирует акцент главной героини Сары. Она же в ответ заразительно смеется.

Уж слишком картина нравов. И не без этического перекоса. И не слишком ли зоологически невоспитан "старое дитя" граф Шабельский. Всегда возникал вопрос, а что герой интеллигент делает в обществе Зюзюшки Лебедевой — ростовщицы, Марфы Бабакиной, которая говорит "очень вами благодарна", в обществе, где культура на уровне Феклуши-странницы. А он ведь тонкая, ищущая натура. Уж очень "дикобразен этот мир", посмотришь на них — и сразу стреляться хочется. О чем вообще с ними говорить? Так что поступок главного героя в финале более чем понятен.
Известный и любимый многими артист Александр Баргман решил поставить спектакль по этой пьесе на сцене Музея Достоевского. Иногда вот смотришь спектакль и думаешь: "Боже, из какой же это жизни, про кого измыслено, кто эти люди, что они хотят сказать, где они выкопали ходули или котурны, или какой другой психологический реквизит...".

В поставленном Баргманом спектакле ничего такого спрашивать не хочется. Что-то слышится родное во всех этих стонах, вздохах, и все свежо. Но довольно трудно поддается словесной реконструкции, точнее, меньше всего поддается. Здесь очень актерская режиссура, конструкция не логическая, а эмоциональная. Но эта эмоция очень точно протянута от начала до конца. И поэзия присутствует.
Первый раз вижу, чтобы Иванов (Виталий Коваленко, актер Александринского театра) был не физический и моральный урод, а прелестный, интеллигентный человек, добрый и хорошо воспитанный. Но на него все валиться, как бывает в современной жизни (да и в любой другой): жена, любовь, долги, болезни. А он вместо того, чтобы послать все это к черту, еще о чем-то думает, кого-то жалеет.
Виталий Коваленко по-хорошему современен. Но его стилистика изысканная, слегка в стиле Серебряного века. Его "нежность и стойкость" наводят на мысль, что мог бы сыграть Гумилева или даже Андрея Белого. Иванов Виталия Коваленко демократичен и изыскан, нежен и мужествен.
В отличие от "бесполой" традиции, в этом спектакле женско-мужская тема звучит живо и естественно, Сара (Анна Вартаньян, актриса театра Комиссаржевской) и Иванов молоды и прекрасны. К тому же это вполне человеческая любовь. Когда он берет на руки маленькую, больную жену, сердце сжимается. Сценография весьма лаконична. Мы сидим вдоль длинной стены зала, где вся декорация — три стула, деревянная дверь с умывальником с одной стороны и рояль с другой. Актерам предоставлена свобода передвижения. А нас хотя и не провоцируют выбегать на сцену и участвовать в действии, но мы и сами часто "сливаемся" с тем, что происходит.

В спектакле Баргмана получилось главное, зачем приходишь в театр: он про нас. Это мы там бегаем и не можем свести концы с концами (Чехов и впрямь получается бессмертен, как какая-то "вечная форма" для любой действительности). Мы созвучны персонажам, крутимся как Боркин (фигура несколько балаганная, но в исполнении Павла Юлка — милая). И мы как Иванов, не можем совершить некие поступки, ибо тогда это уже не мы.

Замечательный финал. У Чехова Иванов, как известно, отвергает Сашу и стреляется. Здесь герой не стреляется, а уходит в другой конец темного зала, где, освещенная тихим светом у рояля, ждет его отмучившаяся и вечно любившая его жена. Они улыбаются друг другу, смотрят в ноты и беседуют. Это своего рода хэпи-энд, очень тонкий и очень чеховский. Н свете счастья нет... А не на свете?
В этом неровном, но дышашем, как морская губка, спектакле хорошие актеры. Молодая, прелестная и узнаваемая Саша (Галина Жданова), все общество у Лебедевых, начиная с самого Лебедева (Александр Алексеев, артист "Нашего театра"). Прелестная Марфа Бабакина (Галина Худова, актриса театра Зазеркалье). В конце первого действия она, эта карикатурная Мерилин Монро, вдруг поет дивным голосом нечто вечно женственное доказывая, что и она человек. Она не на шутку влюблена в графа Шабельского (здесь история выходит за рамки приобретения графского титула), а вот он-то, Шабельский (Г. Алимпиев), действительно аристократичен, но как-то слишком зол и ядовит. И конечно слова "большой ребенок" могут быть отнесены к Иванову, а не к нему.
Временами действие провисает, временами оно грешит излишней балаганностью, но милое легкомыслие свидетельствует о том, что режиссер — несомненное дитя. Добра и света.

Автор: Анна Кислова

В Театре наций постановкой питерского Такого театра начался фестиваль "Ивановых". Пьесой "Иванов" сто двадцать лет тому дебютировал на сцене театра Корша молодой драматург Антон Чехов. Теперь здание принадлежит театральной компании Евгения Миронова, который и придумал собрать под этой крышей в юбилейный год ныне идущие в России спектакли. Первый из обещанных Москве "Ивановых" поставили петербургские актеры Александр Баргман и Анна Вартаньян (Анна еще и сыграла Сарру).

У себя в Питере сокращенную и слегка дописанную пьесу Чехова сборная труппа Такого театра разыгрывает в маленьком пространстве Музея Достоевского, гастрольный же вариант показали на малой, но все-таки достаточно просторной сцене, что не помешало продемонстрировать демократическую и ненатужную манеру игры, непринужденность мизансцен и доверительный тон.

Любая постановка "Иванова" начинается с вопроса, кто же такой заглавный герой?
Хороший ли человек Иванов, с настойчивостью, кстати, отсутствующей у Чехова, допытывается в последнем акте доктор Львов (Александр Лушин). Сам доктор, впрочем, уверен — не просто плохой, а отвратительный, бесчестный, бессердечный эгоист. Но вот почему его так любят женщины? Да потому, отвечает спектакль, что он единственный привлекательный мужчина в мире, где представители этого пола вообще в большом дефиците. Оценка Марфы Бабакиной, которая в ответ на вопрос доктора, по воле режиссера отвечает что-то вроде: "Он интересный мужчина", в сущности все объясняет. В том числе то, почему Сарра кидается на мужа в первой сцене, демонстрируя неуемный темперамент: "Хочу кувыркаться!" И то, почему Лебедев так откровенно предлагает Иванову свою Сашу в начале третьего акта. Заботливый папа все отлично понял, и почему бедная Сарра на именинах упала в обморок, и почему Саша плакала, и почему Николай был таким бледным... Все понял, но настоящий мужчина, это такая ценность... Можно немножко и прикрыть глаза, а там мало ли...
Доктор, в своем роде тоже самец-претендент, очевидно ревнует. Этой ревностью и вызвано его неадекватно неприязненное поведение, отчаянная агрессия, и напрасно Иванов пытается Львова образумить, заставить сформулировать, чего же все-таки от него хочет этот "честный человек". Хочет, в сущности, сам занять место Иванова, но не может. Вот и бесится.

Все, что касается прогрессивных планов, либерализма и студенческого прошлого, в нашем Иванове неважно, а потому эти неуместные сегодня слова из роли вычеркнуты. Тянутся дамы к Иванову не из-за идеалов, а потому что кроме него вокруг — одни "зулусы". Разве что дядя Иванова, граф Шабельский, хоть и совсем облез от старости и нищеты, все-таки как родственник имеет что-то от фамильной харизмы, и Марфутка Бабакина отлично это чувствует, мечтая не столько о графском титуле, сколько о его деликатном обращении.
Сам Иванов (его играет актер Александринки Виталий Коваленко), впрочем, давно интерес к дамам потерял. И к Саше (Галина Жданова) в лучшем случае чувствует лишь отеческую нежность, с явной неохотой отвечая ее пылким ласкам, а ведь она так молода, так телесно соблазнительна. Занимает этого Иванова одно — что случилось, в чем дело? Отчего нет сил жить? Отчего все ему надоели, все, кто видит в нем символ, идеал, исступленно наделяя несчастного всем, чего недостает этому дьявольски скучающему обществу. Состояние общей тоски и скуки отлично передает второй акт, Шурочкины именины, где всех гостей воплощают два коротеньких неразличимых молодых человека без особых примет
(в этих ролях братья Татаренко, Павел и Григорий), безнадежно старающиеся рассказать хоть что-нибудь, хоть бородатый анекдот. Даже неутомимый и нелепый Боркин (Павел Юкку) зависит от Иванова — как от аккумулятора подпитываясь его иссякающей энергией.

Иванов — центр этого убогого мира, его солнце, его лидер, его кумир, и все о нем говорят, придумывают ему несуществующие злодейства примерно так же, как мусолят обыватели сплетни о суперзвездах, не веря, но увлекаясь. В последнем монологе Иванова как будто подчеркнуты все главные докучающие ему мотивы: "Видеть, как одни считают тебя за шарлатана, другие сожалеют, третьи протягивают руку помощи, четвертые, что всего хуже, с благоговением прислушиваются к твоим вздохам, глядят на тебя, как на второго Магомета, и ждут, что вот-вот ты объявишь им новую религию..." И правда, невыносимы эти завышенные ожидания, эти постоянные приставания — чуть что, и уже кто-то в дверь лезет, или из-за шкафа выскакивает... Иванова никогда не оставляют одного, нужно все время реагировать, обороняться, раскаиваться, обличать или каяться, нести за все ответственность. Ну нет же никаких сил!
При этом окружение Иванова вовсе не кажется отвратительным. Чудный пессимист Лебедев (Александр Алексеев), ждущий околеванца, мизантроп Шабельский (Геннадий Алимпиев), хнычущая Зюзюшка (Елена Липец), поющая вокализы Марфутка (Анна Худова) — все они скорее милы, как большие дети, и так же абсолютно не самостоятельны. Им всем нужен Иванов. И доктору он необходим, как антагонист. А ему окружающие не нужны, и не интересны, и мешают, они для него — лишние...

В спектакле "Такого театра" Иванов не стреляется. Окончательно затравленный желанием Саши в очередной раз пожертвовать для него всем, он на мгновение обмякает, будто в глубоком обмороке, а затем собирает вещи в старый чемодан и отправляется прямиком в лучший мир, где ждет его верная Сарра, с которой он снова обретет возможность миролюбиво петь, болтать, смеяться...
Далеко не все в спектакле встраивается в эту концепцию, хотя мне она кажется наиболее логичной из всех для него возможных. Другое дело, что режиссеры порой чрезмерно увлечены решением отдельных сцен и, забывая о драме в целом, чисто по-актерски отдают предпочтение вкусным подробностям и меняющим смысл привычных реплик интонациям. Например, знаменитую сцену Иванова с умирающей Саррой, где он кричит ей: "Жидовка... ты скоро умрешь, мне доктор сказал", Коваленко играет необычно тихо, жену почти ласкает и, успокаивая, проговаривается: "Тише, тише, чего ты... Дескать, не нервничай по пустякам, ведь ты же скоро умрешь, доктор сказал..." И осекается, поняв: то, что ему известно и привычно, для нее новость и неожиданность... Живых и новых трактовок много, но не все они работают на общий смысл, из-за чего спектакль порой провисает, безжизненно и вяло, а потом снова выпрямляется, искрит, будирует... Его стоит додумывать, доигрывать уже самим, запомнив несколько удачных попаданий, выражения лиц, отдельные фразы и жесты. Эта почти эскизная незавершенность, возможность дополнить недоговоренное и только обозначенное театром, по-моему, вполне подходит для пьесы, первый вариант которой был написан Чеховым очень быстро, за десять дней, и в состоянии, о котором сам автор говорил: "Мне кажется, что я весь ноябрь был психопатом".

Автор: Алена Солнцева

Постановка Александра Баргмана, Анны Вартаньян, художник Николай Чернышев.
В спектакле Такого театра Саша Лебедева — своевольный, талантливый, своеобразно чувствующий, нервный, умный человек. И написала драму о своей первой любви. Конечно, потом надо будет что-то поправить, последовательнее, взрослее связать. Но уже сейчас здесь такие характеры, такие повороты отношений! Есть что играть лучшим петербургским актерам театра и кино.
Во-первых, Он, Иванов, Виталий Коваленко. Собственно, шесть характеров в одном. Сперва — "оставьте меня в покое со своими авантюрами!", хоть в шкаф залезу, читать буду. Вызывающий абсолютное доверие, мягкий, нежный. Потом — искренне любит жену, мучается, жалеет, плачет, вдруг хватает ее, обиженную им, на руки и носит по сцене под взволнованную любовную песню, ну, это же он только один раз временно срывается в ответ на ее нервные обвинения, наговаривает ей гадостей. А так — любит. Сашу тоже страстно любит, и хотя большую часть времени проводит бессильно-апатично, есть дикая, яростная эротичная сцена, когда он животно бросается на Сашу, катается с ней по полу. (Видимо это была ошибка страсти?) Потом — какой-то "недоделанный", почти клинический, "У.О.", возразить разумному доктору Львову нечего, он устраивает истерику, хватает бумаги, швыряет их, колотит доктора. Когда другие явно правы, Иванов уходит в себя, болеет, трет виски. Иногда он полупьяный, и это определяет его поведение. А с Лебедевым он разумный, ответственный, умнее, глубже других. И с Сашей очень искренне объясняется: не может связать ее жизнь со своей. Не то там настоящее, с Саррой, не то здесь. Не то и там, и здесь. Перед назначенной свадьбой Иванов тихий-тихий. Кажется, убитый. Но вдруг как-то жадно хватает он ее на прощание, целует, а все равно, уходит навсегда, через смерть к Сарре, обратно, в то время, когда был счастлив, и они с Саррой усаживаются за фортепиано и перебирают ноты общей музыки. Пусть зритель сам найдет объяснение порывам и перепадам в жизни этого необыкновенно человека, не полюбить его невозможно.

Она, Сарра, Анна Вартаньян. Любила мужа, верила, об этом убедительно говорит. Настойчиво эротична с холодноватым Ивановым, припирает его к стенке ласками, под песню "I should have kissed you…". Но доктор Львов, с которым у нее тоже любовь, предъявил ей доказательства измены мужа. Истерики неизбежны, одна за другой. Пусть на сцене останется ненужная фата. Примирение — на том свете, но уже навсегда.
Доктор Львов, Александр Лушин. Во всем прав. Сильно чувствующий несправедливость, положительный, под его слова подкладывается эмоциональная музыка. Любит Сарру. До слез жалеет ее, защищает, хочет спасти. Может быть — для себя. (Видимо, этот адюльтер можно извинить тем, что адюльтер Иванова начался раньше?) Может быть, если бы он не доказал Сарре случайную (?) измену мужа, все сложилось бы иначе... Когда Львов на сцене, Иванов полностью разоблачен, хотя почему же Иванов такой душевный, не понимает, что жить надо гуманно?!! Моментами доктор зол. Потом опять понятен и безусловно прав. Как не напиться ему с горя. Потерявшему Сарру, сломленному доктору Львову теперь надо спасать Сашу, и правда вроде Саша пропадает. Львов, бедный, обретает навязчивую идею ненависти: "Вы какого мнения об Иванове?" — пытает он каждого окружающего. Несчастный, в сущности, человек. Интересно, отчего львов самый ненавистный Чехову персонаж...
Управляющий Михаил Боркин, Павел Юлку. Ну почему бы Саше не влюбиться в него?.. Молодой, свободный, с юмором, у него фантазия бьет ключом. Все на ее именинах сидят вялые, полуживые, а он один всех развеселил, явился в вывернутой наизнанку шубе, просто цирк устроил. Рядом с мямлей Ивановым всегда фонтанирует идеями. Как он сватает Шабельского и Марфу — с азартом, дает сигнал, когда и как целоваться, и прячется с невинным лицом... И на пьянке у Лебедевых он "звезда". Рядом с ним Иванов "отдыхает".
Граф Шабельский — Геннадий Алимпиев в сложных отношениях с Саррой, нервный, умный, но нечуткий, жертва разборок, происходящих в этом доме, он хватается за возможность устроить свою жизнь с "примадонной" Бабакиной, ему приходится преодолевать робость... Правда важный монолог, что все тут мелкие, лишается прямого смысла, поскольку в этот момент граф пьян.
Шабельский вместе со старшими Лебедевыми, и Марфой Бабакиной, и с персонажами второго плана (сыгранными актерами-близнецами Татаренковыми) представляют собой необходимый характерный фон драмы.
И наконец, сама Саша, Галина Жданова. Вероятно, по какому-то вздорному, не поддающемуся пониманию велению судьбы она влюбилась в такого Иванова, в таких обстоятельствах, это осталось "за кадром"... Дальше роль содержит много человеческой правды. Первое появление на балконе. Саша нервная, тревожная, прислушивается, когда злые языки обсуждают ее Иванова. Видимо, она досочиняет его образ для себя, поскольку зрители уже успели оценить паутину сложностей, в которых он в разном ритме барахтается. Потом страстная взрослая любовь. И любовь эта эгоистична, Саша желает видеть Иванова, невзирая на то, что это может значить для других. И она понимает, что оба в тупике. Но остановиться не может — кричит ему на прощание истошно: "Я буду тебе писать!" Такая уверенность в сцене перед свадьбой логически не может быть поддержана, и тут решение быть с Ивановым играется как юношеское упрямство. Но на попятную пытается идти Иванов, и Саше приходится быть в роли "взрослой", с ним, несмышленышем. Она утверждается в неизбежности того пути, на который она вышла, хотя теперь ясно, что счастья не будет, но будет определенное горькое будущее. Перед самым концом роли у Саши как бы "стоп-кадр", перед тупиком.

Пусть, по большому счету не все концы с концами сходятся на глубине психологической партитуры. Но мы ведь понимаем, что это первое сочинение, и оно молодому автору (Саше Лебедевой) удалось. Все характеры в отдельности и все моменты действия сами по себе наполнены жизнью, чувством, мыслью, юмором, человеческим объемом. Правильно, что разыгрывается это сочинение в пространстве, напоминающем домашний театр (в театральном зальчике Музея Достоевского), где входные двери используются как сценические выходы, а выгородка совсем проста и состоит из фрагментов бытового интерьера: справа рояль, слева шкаф с двумя створками-дверями, в него можно прятаться, на нем можно устроить как бы балкон, там, наверху, эффектно появляется в первый раз нервная влюбленная героиня... Зрители любят такой театр и такие истории.

Автор: Николай Песочинский

Театр Наций отмечает 120 лет со дня премьеры "Иванова", ранней и спорной чеховской пьесы, первая постановка которой случилась в театре Корша. В том, как актуален сегодня "Иванов" — история русского интеллигента 1880-х, задыхающегося среди тонущего в пошлости общества, убедилась Алла Шендерова.

Пьесу "Иванов" 27-летний Чехов написал специально для театра Федора Корша, создателя одной из самых знаменитых дореволюционных антреприз, игравшей в том самом здании, что занимает сегодня Театр Наций.
Вполне успешный, признанный в обеих столицах, актер Александр Баргман, поставивший этот спектакль вместе с актрисой Анной Вартаньян (для обоих он стал режиссерским дебютом), признается, что взялся за "Иванова" не столько от омерзения перед засильем в нашем театре псевдо-Чехова, сколько потому, что сам испытал кризис среднего возраста. Так что можно сказать, что с актером Баргманом случилось то же, что с успешным юмористом, автором водевилей доктором Чеховым, в 1887 году вдруг всерьез написавшим о своих сверстниках – потерянном поколении 1880-х. Своим героем Чехов решил сделать самого обыкновенного человека (отсюда и фамилия Иванов) — вроде бы умного и порядочного, но надломленного, до срока уставшего.

Вся истории метаний Иванова между чахоточной женой-изгойкой (то есть еврейкой) и молоденькой пассией из богатого дома в спектакле играется с минимальными купюрами, очень близко к тексту, но смотрится абсолютно сегодняшней. Разве что Иванов здесь так и остался непременным членом присутствия по крестьянским делам, а не стал каким-нибудь членом совета директоров или юрисконсультом.
Впрочем, никаких особо современных примет в оформлении спектакля, придуманном Николаем Чернышевым, нет. В одном конце узкого сценического пространства, к которому вплотную примыкают ряды зрителей, стоит большой старый шкаф, внутри которого прячется в своей хандре Иванов. В другом — старый беккеровский рояль, пристанище Анны Петровны, то есть Сарры. Не рояль даже, а остов рояля с выпадающими клавишами, на котором высится гора заброшенных бумаг, книг, бутыль с наливкой – следы смятений и разочарований Иванова. В прологе Сарра перебирает пальчиками клавиши, а откуда-то сверху, как капли, падают знакомые чеховские реплики, произнесенные ее слабым, нежным голосом: "Будем по-прежнему читать, разговаривать..." Она словно заговаривает собственную боль и в то же время баюкает спящего. Ведь сидящие тут же, на ободранных венских стульях, управляющий Боркин (Павел Юлку) и граф Шабельский (Геннадий Алимпиев) знают: в шкафу, среди соломы и старого тряпья, отсыпается с похмелья уездный интеллигент Иванов. Старый граф уже заготовил ему баночку с рассолом, а Боркину не терпится поделиться с ним очередным прожектом скорого обогащения.

К Иванову все здесь вроде бы относятся с нежностью. А его Анна Петровна, — сыгранная Анной Вартаньян вовсе не слезливой наседкой, а деятельной, умной и обольстительной, — не только охраняет сон Иванова, выгораживает его перед знакомыми и домочадцами, но так и норовит, скинув цветастые платки, пробраться к мужу в шкаф... Да вот беда, некстати появляется граф. Так, раз за разом, прерываются все сцены Иванова сперва с женой, потом с пылкой шустрой Шурочкой (Галина Жданова). Какие-то важные слова не успевают слететь с его губ. Потому на лице Иванова, прекрасно сыгранного Виталием Коваленко, то и дело появляется выражение — будто еще секунда, и он поймет, в чем причина накатившей на него тоски, а понявши — встряхнется, расправит плечи. Но нет — доктор Львов спешит оглоушить новостью: у жены чахотка. Боркин, брызгая слюной, корит за отсутствие деловой хватки: "Тысяча десятин у вас есть — а денег нет, винный погреб есть — а штопора нет...", а дядя-граф канючит, чтоб его взяли на вечер к Лебедевым.
Эти Лебедевы и их уездные гости, явно позаимствованные Чеховым у Островского, в спектакле выглядят не столько воплощением уездной пошлости, сколько почти феллиниевскими персонажами: мать Шурочки, скупердяйка и пошлячка Зюзюшка (Елена Липец), предстает высокой рыжей клоунессой, с трагическим видом потчующей всех "кружовенным" вареньем; молодая вдовушка Бабакина (отличная работа Анны Худовой), словно позабывшись, затягивает оперную арию, и чудно хорошеет от одной только мысли стать графиней — женой старого, вышедшего в тираж Шабельского. Разумеется, ее, как и всех прочих, постигнет крах: если бы вовремя успела поговорить с графом — не обольщалась бы. Но не случилось...
Заложником этого, слишком поздно выпавшего случая становится и Иванов. Вторая половина пьесы — с жестокими, грубыми словами, брошенными им в лицо жене, с бесконечными обвинениями доктора, заковыристыми предостережениями старого Лебедева, отца Шуры, — в спектакле обретает ритм и напряжение детектива.
Петля клеветы постепенно сжимается вокруг горла Иванова: вот уже и Лебедев не верит в его порядочность, вот уже и пройдоха Боркин похлопывает по плечу — уморишь жену, зато возьмешь богатую невесту. Вот уже и Сарра любовно укоряет: "Наконец-то я вижу, что ты за человек. Бесчестный..." И, похохатывая в ответ на слова мужа "Ты скоро умрешь...", вытаскивает из шкафа старую кисею, тянет за собой по лестнице и скрывается в темноте пустого бельэтажа. Та же кисея станет свадебным шлейфом Шуры. Но свадьбы, конечно, не будет. Вместо нее Иванов, собрав последние силы, сумеет-таки объясниться — и с Шурой, и с ее отцом, и с самим собой.

Перечитав обе редакции чеховской пьесы: в первой герой погибал от разрыва сердца во время свадьбы, во второй — стрелялся, покарав себя и за смерть жены, и за всю уездную пошлость, которой позволил себя опутать, — авторы спектакля оставляют финал почти открытым. Проговорив свой монолог, Иванов накинет плащ, запрет свой многоуважаемый шкаф, пошатнувшись, как от сердечного приступа, упадет на руки Боркина. Но сейчас же встанет, возьмет чемодан и направится к роялю — туда, где заботливая Сарра уже раскладывает листы какой-то рукописи — читать, думать, жить.

Автор: Алла Шендерова

Выдвинутый на премию "Золотая маска" питерский спектакль "Иванов" пожаловал в Москву несколько раньше фестивального срока. Его привез Театр Наций, расположившийся в бывшем здании Театра Корша, где и была впервые представлена чеховская пьеса. Сначала к 120-летнему юбилею "Иванова" собирались привезти одноименный спектакль Димитрия Готчева из берлинского "Фольксбюне", но по техническим причинам не задалось. И тогда Театр Наций решил сыскать приличного "Иванова" в собственном Отечестве.
С некоторых пор в Петербурге появился Такой театр, созданный по инициативе артистов разных других питерских театров. Что-то их в разных других театрах не устраивало. Какими-то они были не "такими". Посмотрев "Иванова", можно догадаться, что именно не устраивало.

Русские лицедеи с некоторых (не столь уж давних) пор вдруг осознали чудовищный разрыв между тем, чему их учили в институтах и чему вообще присягает на верность русская театральная школа, и театральной практикой, требующей не вдумчивой проработки роли, а в одном случае — эстрадного крикливого самовыражения, в другом — напротив, некоторой нивелировки. Бенефисный актерский театр давно имеет дело не с характерами, а с масками, продвинутый (режиссерский) все чаще занимается деиндивидуализацией персонажей. У некоторых апостолов современной сцены вроде талантливейшего Кристофа Марталера (несколько дней назад получившего в Москве Премию Станиславского) главным действующим лицом едва ли не всех спектаклей вообще является массовка. И это конечно же тренд современного режиссерского театра: человеческая личность во всем ее объеме и многообразии перестала его интересовать.

Русских артистов она все еще интересует. Им страсть как хочется выпрыгнуть и из пошлой антрепризности, и из душного режиссерского артхауса, и из скучного академизма, который в Петербурге любят порой выдавать за верность традициям. Им хочется настоящей игры, подробного разбора ролей, актерского сотворчества. Добротного сценического реализма, которого упорно бежит (причем в разных направлениях) современная сцена. И вот один из самых интеллектуальных артистов Питера Александр Баргман стал инициатором создания не такого, как другие, Такого театра.

В спектакле "Иванов", который Баргман поставил вместе с актрисой Театра им. Комиссаржевской Анной Вартанян, невозможно обнаружить признаки активной современной режиссуры. Он не новаторский, не этапный, не яркий, но он, безусловно, живой. Буквально каждую минуту ощущаешь, как много кропотливого актерского труда стоит за каждой сценой. Я лично всегда исходила из убеждения, что совершенно незачем в очередной раз брать ставленый-переставленый текст, чтобы еще раз — бу-бу-бу — повторить его со сцены. Опыт Такого театра в этом разубеждает. Все накожные признаки современной театральной жизни (дегероизация протагониста, аскетичность сценической среды, отсутствие пафоса) тут осмыслены как-то очень по-актерски — без трактовок и концептов всяких нехороших. Самим лицедейским нутром.

Здесь нет нарочитой модернизации пьесы, но помятый Иванов с нервным лицом и голым черепом (Виталий Коваленко) все равно кажется нашим современником. Персонажи фона граф Шабельский (Геннадий Алимпиев) и председатель управы Лебедев (Александр Алексеев) чуть снижены, но не окарикатурены. В их облике и манерах есть нечто до боли узнаваемое, но чеховской водевильной сути они тоже не теряют. Зюзюшка (Елена Липец) обнаруживает сходство с работником городской управы, но сходство это тоже неявное, непедалированное. Неизвестные широкой публике артисты играют с какой-то старомодной честной старательностью, и новые смыслы рождаются сами собой.

Так, самый, пожалуй, выразительный и знаменитый эпизод "Иванова", когда герой, доведенный до отчаяния всеобщим непониманием, кричит в сердцах умирающей жене: "Жидовка! Ты скоро умрешь", в спектакле "Такого театра" сыгран нежно и проникновенно. Никакого крика. Никакого надрыва. Слово "жидовка" Иванов-Коваленко произносит невзначай: это, по всей видимости, что-то вроде семейного шутливого обращения. "Ты скоро умрешь!" — обронит случайно, сострадательно и сам ужаснется своей проговорке. Из таких мелочей и нюансов и складывается ткань этого спектакля. Если спросить, зачем он вообще был поставлен, то самым простым и точным ответом будет: "Чтобы артисты могли наконец вдумчиво и неторопливо поиграть роли". Они ведь не хуже нас с вами знают, что Такой театр, при всех его достоинствах, есть явление маргинальное. Он, как некий вымирающий вид, может теперь существовать лишь в резервации.

Автор: Марина Давыдова

Само это название, придуманное певицей и режиссером Натальей Пивоваровой, одной из основательниц Такого театра, в 1990-е солистки по пулярной группы "Колибри", предполагало неопределенный спектр особенностей. Главное отличие — отсутствие стабильности, а также сопутствующей ей рутины во всем: в репертуаре, в подвижном составе исполнителей, занятых при общем деле своей артистической работой, в манере игры — раскованной, импровизационной. И еще в том, что театральной площадки не было и нет, играют где придется, а заработок участников совершенно символический. Так что затея всего дела была подвижнической не по нынешней моде.

Зарегистрированный в 2002 году, Такой театр возник в конце 90-х, когда несколько актеров, бывших однокурсников Санкт-Петербургской театральной академии, решили объединиться и что-то играть, чтобы спасти от неизбежной заштампованности и режиссерского произвола свой артистический кураж и неизбывное чувство юмора. Каждый из великолепной четверки основателей уже был человеком с биографией. То были годы растущей востребованности, настоящего признания — вплоть до Государственной премии — любимца режиссуры и публики Александра Баргмана. В качестве ведущего радио и телепрограмм приобретал популярность Александр Лушин, сразу после учебы выбравший вольную жизнь диджея вместо актерской привязки к какому-нибудь театру. Их партнершей стала репертуарная актриса Ирина Полянская, как и ее коллеги, мечтавшая об артистической независимости и самореализации и, главное, предпочитавшая живую игру режиссерской схоластике. Словом, все они хотели чего-то такого…
Душой дела была экс-"Колибри" Пивоварова, собравшая всех для постановки своего дипломного спектакля "Черствые именины" по пьесе Г. Соколовой 1980-х годов. Это представление и определило стиль Такого театра первых лет, его ориентир на актерскую свободу, на легкость и подвижность структуры всего действия, а также на радостный актерский драйв при полной самоотдаче всех и каждого. Был точно найден жанровый ключ — ироническая игра в духе советской доперестроечной мелодрамы, и спектакль напоминал джазовую вольную композицию, под аккомпанемент которой (пианист Юрий Соболев) шло все спонтанно-импровизационное действо. Обаяние такого стиля принесло "Черствым именинам" фестивальные призы.

В джазовой импровизационной манере рождался и спектакль "Докопаться до истины — 2", вышучивавший не поддающиеся логике повороты сюжета и диалоги телевизионного "мыла", столь ненавистные мастеру дубляжа аргентинских сериалов А. Баргману. Придумываемые на ходу тексты записывались "на салфетках", общий абсурдный наворот давал разнообразную пищу для актерского стеба. Собственно, это была не столько пародия — для этого экзотический примитивно-сериальный объект был архаичен и мелок, — сколько повод для того, чтобы разделаться со штампом в абсолютном, гиперболизированном его варианте. Сериал в спектакле Такого театра стал символом антиискусства, коммерческим жупелом. В легкости артистического существования, в непредсказуемой вариационно-джазовой свободе действа (не зря свой спектакль 2003 года Н. Пивоварова назвала "Даже не знаю, как начать…") кто-то заметил опасную близость к капустнику. Такой подход расковывал актеров и отрицал зависимость от театральной рутины, но не имел положительной перспективы. Пожалуй, программным в Таком театре было одно: неприятие режиссерского диктата. В своих интервью друзья-основатели не раз высказывались в том духе, что режиссер для них — инородное тело и что им интересна не режиссерская концепция, а иные "художественные ценности", подразумевающие целостность осмысления происходящего на сцене. И вообще: "наши герои — мы сами", т. е. артисты.

Самоуправный актерский волюнтаризм, разумеется, определял и выбор материала для самовыражения. Сегодня в репертуаре театра моноспектакль И. Полянской "Звезда моя Аделаида" — драматургическая вариация Клима на тему Достоевского; спектакль-лекция автора и исполнителя А. Лушина "Еще о стоматологии", идущий на фоне сюрреалистического видеомонтажа; постановка для актерского дуэта Е. Унтиловой и Д. Сутырина "Здравствуй и прощай" по пьесе А. Фугарда и эксцентрическая комедия с танцами "Дура ненормальная, это я!", где три актера с И. Полянской в центре представляют бурную историю из итальянской жизни. В спектаклях принимают участие актеры из разных трупп: театра Комиссаржевской, Александринского, Молодежного, Театра на Васильевском, театра "Буфф" и других.

После трагической смерти Н. Пивоваровой функцию идеолога взял на себя А. Баргман. В одном из интервью он говорил: "Такой Театр" есть мое личностное и актерское спасение" — и назвал свое детище авторским театром. Но авторство, пусть и актерское, предполагает структуру целого, и Такой театр, пережив "кризис жанра", благополучно пришел к неизбежности режиссерского построения. Преодолеть тягу к капустнической коллажности помогло обращение к "хорошо сделанной пьесе". Перелом наметился в спектакле "Жан и Беатрис" по пьесе канадской писательницы К. Фрешетт, имевшем успех у публики и критики нескольких театральных фестивалей. Режиссура спектакля осуществлялась двумя исполнителями Александром Баргманом и Анной Вартаньян, актрисой театра им. Комиссаржевской, с 2006 года ставшей одним из соавторов Такого театра. Тонкая психологическая разработка парадоксальной коллизии пьесы с романтическим разрешением меркантильной интриги, когда заведомый расчет приводит к настоящему любовному поединку между мужчиной и женщиной, подготовили почву для чеховской драмы.

Один из самых удачных чеховских спектаклей последних лет — "Иванов" в постановке А. Баргмана и А. Вартаньян. Баргман не участвовал в спектакле как актер. Вартаньян сыграла Сарру. Постановщики отталкивались от своей актерской природы и пришли к цельности, к редкой гармоничности всей оригинальной трактовки пьесы, еще раз напомнив нам, что великие режиссеры выросли из актеров, решивших преодолеть рутину и несовершенство современного им театра.
Напряженно-эмоциональное действие "Иванова" разыгрывается в стилистике бедного театра в зале Музея Достоевского и оснащено немногими предметами обстановки. Аскетические условия игры безукоризненно соответствуют лаконичному стилю, обнажающему драму героя: смятение человека перед крахом собственных моральных и жизненных установок под напором корыстного века. В этом спектакле нет проходных ролей, у каждого персонажа свой голос, вливающийся в тонко настроенный ансамбль. Виталий Коваленко — Иванов, Павел Юлку — Боркин, Александр Лушин — доктор Львов, Галина Жданова — Саша, Геннадий Алимпиев — Шабельский, Александр Алексеев — Лебедев, Елена Липец — Зюзюшка, Анна Худова — Бабакина, Павел и Григорий Татаренко — эксцентрически удвоенные персонажи фона. Лирическое соло в этом ансамбле ведет Анна Вартаньян — Сарра. Горечь сквозь улыбку, изящество движений, подчеркнутое костюмом в стиле модерн, жалоба, звучащая как стихи, — она олицетворение угасающей радости и поэзии молодости.

Переменный состав сотрудников "Такого Театра" спаян прочнее, чем труппа стационарного театра, и обрастает новыми участниками как снежный ком. Их объединяет тяга к эксперименту и личный творческий интерес к делу. Спектакль "Каин", поставленный на сцене "Балтийского дома" теми же Баргманом и Вартаньян, — виртуозная режиссерская композиция на основе разнообразного литературного материала от Байрона и Брехта до Кастанеды и Клима. Здесь использованы сложные постановочные решения: конструкция, сценические станки, кинематографический свет, звуковые эффекты. Авторы назвали свой спектакль "внежанровое действо". Точнее сказать, это многожанровое действо, тяготеющее к артистической исповеди. Фривольное кабаре, кино-неореалистические семейные эпизоды пронизаны актерскими "отсебятинами". Пародийный первый акт — драмбалет сфер с пафосом псевдоклассической романтики, где царит Бог-отец и куролесит сын-отступник, — сменяется прозой театра. На застольную репетицию, где властвует режиссер, наконец приходит исполнитель главной роли. Актер, или Каин (Александр Кудренко), ведет безнадежный спор с Люцифером в образе гамена-травести (А. Вартаньян). Судьба артиста, репетирующего роль, и судьба роли сливаются в образ того единственного Театра, которому, а не в котором служат артисты Такого театра. Они его выбрали сами, чтобы сказать нам словами Каина-Актера: "Для меня счастье — это быть перед вами, стоять здесь". Без такого театра нет искусства.

Автор: Александра Тучинская